Жанна КРЫЖАНОВСКАЯ

(Днипро, Украина)

Жанна КРЫЖАНОВСКАЯ, дочь репрессированного Николая Береславского:
«В СЕЛЕ РАСПРОСТРАНЯЛИСЬ СЛУХИ, ЧТО ОТ НАШЕГО ДОМА ПРОЛОЖЕН ПОДЗЕМНЫЙ ХОД В АМЕРИКУ…»

Не знаю, распространяло ли КГБ такие небылицы или уже сами люди нафантазировали. В селе распространялись невероятные слухи: что мы шпионы, что от нашего дома проложен подземный ход в Америку… А ещё говорили, что под кустом винограда у нас зарыта рация, что дети учат немецкий язык и готовятся к работе шпионами.
А я вообще немецкого языка не знала, ну, может, десяток слов от папы, потому что в школе учила английский. Люди умные и добрые избегали каких-то разговоров, расспросов, не обижали, а были и такие, что прямо говорили: «Твой отец – шпион!» Это было и больно, и неприятно, тем более что не знаешь, как ответить. Учителя тоже по-разному относились. Одни – терпимо, с уважением. А были и такие, что пытались хоть как-то уколоть. Я училась на «отлично», но был момент, когда чуть не бросила школу. От двух учителей так натерпелась, что мама вынуждена была идти разбираться. Хотя я была активной, участвовала в разных мероприятиях и имела хорошие отношения с одноклассниками и сверстниками.
С папой мы переписывались, ему разрешалось писать только два письма в месяц, а мы писали чаще, поддерживали его. Мать отца, моя бабушка, очень переживала. Это воспринималось, как позор: «Николай попал в тюрьму». Никто же не разбирался. Говорили: «Вот тебе и умный Николай!» Бабушка злилась на отца за то, что он оставил троих детей. А мы, дети, никогда на отца не держали обиды. Мы знали, что папа пошёл за дело, были уверены, что он ничего плохого не задумал и ничего плохого не мог совершить. Никогда и мама его за это не упрекала.
В заключении значительно расширился круг его единомышленников. Общение с этими людьми было для него большой школой. В то время там отбывали наказание Левко Лукьяненко, Даниэль Синявский, правозащитники из Прибалтики, с Кавказа. Он рассказывал, что иногда у них случались споры по религиозным и политическим вопросам. Говорил так: «Вот хороший человек, образованный, интеллигент, но шовинист, и никуда от этого не денешься» – это про русских. Как не вспомнить в этой связи меткую фразу Владимира Винниченко о том, что русский демократ заканчивается там, где начинается украинский вопрос?..
Отец сидел с выходцами из Западной Украины, которых в 16-17 лет посадили на 25 лет за участие в ОУН, в УПА. Мальчики попали в тюрьму 17-летними и лучшие годы своей жизни провели там. Среди них был Пётр Самохвал, о котором отец отзывался очень хорошо. Говорил, что он не успел получить никакого образования, но у него была врождённая деликатность, воспитанность, он даже в тех условиях поддерживал чистоту, насколько это было возможно.
Ещё отец рассказывал, что тюремное начальство пыталось проучить политических руками уголовных преступников, но политические заключенные смогли так самоорганизоваться, что несколько раз дали отпор уголовникам, и те их уже не трогали. Отца тоже бросали за непослушание в камеру к уголовным преступникам, очевидно, чтобы напугать, но обошлось, они даже с уважением к нему относились. Вот сохранилась тюремная характеристика на отца, отрицательная – «не хочет участвовать в культурно-массовых мероприятиях, прибегал к голодовкам».
Когда отец вернулся из заключения, на нём была роба и он имел большую бороду. На фотографиях есть это его изображение: все политические заключенные носили бороды и этим отличались от уголовников. Вроде визитной карточки… У отца была длинная борода, и он очень постарел за эти два с половиной года. В руках держал огромный деревянный самодельный чемодан с рукописями – у меня до сих пор лежат переписанные тетради. Кто знает, как ему доставалась эта литература. Причём у него был каллиграфический почерк, но, когда он хотел зашифровать, писал так, что только сам мог разобрать. Даже мы не могли прочитать.
Он вспоминал, как с этой бородой и с этим чемоданом шёл по Киеву, и люди, которые поняли, кто перед ними, склоняли головы и кивали. А для села это была диковинка: Николай Береславский вернулся, да ещё с такой бородой и в такой одежде! Отец чувствовал себя некомфортно, потому что ему не хватало общения. Не то чтобы все кололи глаза – нет! Хотя были и такие случаи. На работу хотел устроиться, но для него это была проблема, как и для многих судимых, поэтому он устроился сторожем, но очень добросовестно работал. Целую ночь ходил, хоть и болел, не мог позволить себе сесть, где-то спрятаться – любую работу, начиная с того, как он точил карандаш, делал аккуратно и педантично.
В то время старшая сестра училась в Днепропетровске, мне тоже пришло время поступать – как раз в 73-м году я была выпускницей, а через два года брат заканчивал школу, и родители решили: если мы хотим быть вместе, семьёй, то надо переезжать в город. Отцу, конечно, хотелось сюда ещё и потому, что здесь были люди его круга и он надеялся найти единомышленников.
И вот в 1974 году мы переехали. Не сразу мы решили проблему жилья, но главное – он действительно познакомился со многими людьми, с которыми потом был в Народном Рухе, в обществе «Просвита». Да и вся наша семья с самого начала и в Рухе, и в «Просвите». Среди новых знакомых отца было немало людей, которые отсидели в тюрьмах. В нашем доме бывали известный диссидент, правозащитник, поэт Иван Сокульский с женой Ориной Васильевной, художник Сарма-Соколовский, который также был в заключении. Талантливый человек – и рисовал, и бандуры делал, и стихи писал. У меня есть его копия картины народного художника Украины Михаила Божия «Думы мои, думы…». С Николаем Сарма-Соколовским отец постоянно переписывался, он к нам в гости приезжал, и родители у него бывали. Ещё – поэт Владимир Сиренко, тоже судимый. И Пётр Разумный – из этого же круга людей. Семья Александра Кузьменко: это страстный патриот, пылкий, шевченковед, вдвоём с женой отбывали наказание в лагерях, она рассказывала, как её за волосы подвешивали, как в холодной воде долго заставляли стоять…
Виктор Клименко вместе с Приходько (имени уже не вспомню) после освобождения к нам домой приезжали. Жена Левка Лукьяненко – Надежда – была у нас в семье, поэт и переводчик Гаврило Прокопенко, Василий Серый, учитель географии, который в полной мере испытал на себе пытки карательной психиатрии и до своей смерти возглавлял наше Общество репрессированных и политзаключённых.
Особенно тепло хочу вспомнить Алексея Тихого, которого посадили за то, что он собирал рукопись-цитатник высказываний о языке, о значении языка в жизни человека – не только украинского, а языка вообще. Он обивал пороги, просил, чтобы это напечатали, в высоких кабинетах начинал цитировать Маркса и Энгельса, а ему потом инкриминировали искажение советской действительности. Сам он из Донецкой области, умер в заключении, как и Василий Стус, как и Юрий Литвин. Прах всех троих был перевезён в 1989 году с Урала в Киев и перезахоронен на Байковом кладбище.
Вот скажите мне, за какое преступление Алексея Тихого наказали? Отец ещё рассказывал, что сидел вместе с ним учитель географии, который также не мог понять, за что его посадили. Человек вслух говорил о том, что у нас в стране нерационально используются полезные ископаемые, природные ресурсы. Оказывается, этого было достаточно, чтобы приписать человеку какую-то диверсию…