Жанна КРЫЖАНОВСКАЯ

(Днипро, Украина)

Жанна КРЫЖАНОВСКАЯ, дочь репрессированного Николая Береславского:
«У ПАПЫ НЕ БЫЛО ИЛЛЮЗИЙ ОТНОСИТЕЛЬНО СОВЕТСКИХ ЦЕННОСТЕЙ»

18 мая 2024 года моему отцу исполнилось бы 100 лет. Он родился в селе Новоспасовка, позже его переименовали в Осипенко, в честь летчицы Полины Осипенко, которая родилась в нашем селе. Но папа был сторонником старого названия, потому что настоящая фамилия Полины Осипенко – Дудник, а ее муж Осипенко всего два дня был здесь и к селу практически никакого отношения не имел. Поэтому хотелось оставить историческое название – Новоспасовка. Село было основано выходцами из Полтавщины в 1805 году. Расположено оно недалеко от Бердянска в Запорожской области. Папа изучал его историю, сохранились некоторые рукописи, которые так и подписаны: «Из истории села Новоспасовка». Он предоставлял материалы в местный музей. Но не все были согласны с возвращением старого названия.
Принято считать, что наши патриоты преимущественно из Западной Украины. Но и Левко Лукьяненко, и Вячеслав Черновол — проводники украинской идеи, как раз были не из Галичины, а из Центральной Украины. Папа фактически был из Южной Украины. И хочу подчеркнуть, что национальное сознание моего отца формировалось не столько в семье, – мать его была обычной сельской женщиной, сиротой, отец имел образование, дед по отцовской линии был тоже образованным человеком, – но вот именно национальное сознание сформировали учителя, которые преподавали в их школе, и они были не местные. Фамилия одного из них – Полищук, и он, как позже папа узнал, был репрессирован. Еще вспоминал отец односельчанина по имени Филимон, «дядя Филимон» они его звали. Он умер, не дождавшись окончания войны. На тот момент ему было сорок лет – еще молодой человек. Подростки собирались вокруг него, а он рассказывал, что сошлись две нечистые силы, имея в виду Сталина и Гитлера, и еще не известно, чем всё закончится. «Я так хочу об этом узнать», – говорил он, но был болен и не дождался. Вот отец часто вспоминал этого дядю Филимона как политически сознательного человека.
Папа учился очень хорошо, был любознательным, очень любил книги. С этим надо было родиться. У него брат и сестра были, они не имели такого стремления к книгам, а он собирал книги и очень ими дорожил. И когда был в Германии, – забрали его туда, как и многих забирали, остарбайтером, – то в письмах к маме, которые удавалось переправить, непременно просил: «Мама, береги мои книги!» Но библиотека не сохранилась, потому что дом дважды горел, и хоть он не совсем сгорел, но книги — это то, что легко загорается. Страсть к книгам осталась у него на протяжении всей жизни и передалась нам, детям. Я в воспоминаниях писала, что не помню, чтобы папа нам покупал конфеты, но книги, альбомы, карандаши постоянно покупал. Мама – конфеты, а папа – то, что способствовало нашему развитию.
В Германию забрали и его младшую сестру. Моя бабушка Анна, мать отца, потеряла на фронте мужа и осталась с самым младшим, 14-летним сыном Владимиром, которого немцы тоже чуть не вывезли на принудительные работы, потому что он был высокого роста и считали, что ему уже исполнилось 16 лет. Можно лишь представить, что пережили люди этого поколения, и в частности, моя бабушка, которой пришлось очень бедствовать. Она осталась без ничего, дом горел, в доме пусто, надо было все восстанавливать. А дети в чужих краях, и не знаешь, увидишь ли их когда-нибудь.
В Германии папа работал на каком-то заводе вместе со своим земляком-односельчанином по фамилии Науменко, и они решили бежать в Украину. Отец довольно хорошо знал немецкий язык – в школе изучал, немного там подучил. Он где-то раздобыл карту, а немецкие карты, особенно военные, были очень детальными, даже маленькие речушки были на них обозначены. Выучил их, потому что с собой брать нельзя было. Шли по дороге, не прячась: брали лопату на плечо, будто они идут от села к селу, ища работу. Чтобы не привлекать к себе внимание, не ночью пробирались, а шли днем. Как-то их остановил полицай и спросил: «А вы из какого села?» Папа говорит: «Цабельтиц» – «У кого вы живете, на кого работаете?» На этот вопрос он ответить не мог. А полицай знал всех в селе, село было небольшое. Он их арестовал, но прикрепил к людям, на которых они должны были работать. Эти люди хорошо относились к папе. Я ничего не знаю о другом беглеце, земляке отца, потому что их пути разошлись.
Сохранилась фотография (она у моего брата), на которой папа молодой и сердитый, потому что был зол на немцев, а они уговаривали: сфотографируйся и пошли мутер… Потом, когда он увидел, как к нему благосклонно относятся немцы, отношения наладились, – не все же поддерживали Гитлера. Уже через много лет, я тогда училась в четвёртом классе, он написал в село Цабельтиц письмо, к той женщине, у которой он жил. Её звали Кристина, во время войны она была уже немолода, жила с внучкой. На письмо отца ответила внучка, потому что её бабушки уже не было в живых. А кроме того, написали соседи, которые хорошо папу помнили. Они, наверное, лет двадцать переписывались, папа писал письма на немецком языке. Даже я переписывалась с девочкой из соседней семьи.
Папу освободили, когда всех остарбайтеров освобождали. В Германии они с сестрой нашли друг друга. Он писал ей, какие книги читал и что собирает книги и журналы. А сестра и девушки, которые были с ней, отвечали так: «Зачем тебе эти книги? Лучше купи себе чего-нибудь поесть, а книги сожги». Отец отвечал им, что никогда не сожжёт книги: «Я скорее сам себя сожгу, чем книги». Он говорил, что нет такой нации, как «советская», мы – украинцы. У моей тетки не было такой сознательности, как у отца, она не была ревностной сторонницей советской власти, потому что знала о голодоморе и о притеснениях, но такой сознательности, как у моего отца, у нее не было.
Кстати, судьба на некоторое время забросила его в Чехословакию, где он познакомился с эмигрантами, которые также направили его на украинский путь. Сразу после освобождения отца забрали в советскую армию, и он был переводчиком с немецкого при какой-то военной структуре. Сколько лет не видел своей матери, отец погиб, – а домой не отпускали. Потом еще и на Урале служил, а уже после этого вернулся домой. Он рассказывал, что служил с теми, кто хвастался, сколько они сожгли сёл в Западной Украине под видом бандеровцев. Переодевались бандеровцами и сжигали сёла. Местное население хорошо знало, что это не бандеровцы. Они слышали русский язык. Я общалась с людьми из Галичины, и они подтверждали то, что рассказывал отец. Он уже тогда знал, что НКВД готовило такие диверсионные отряды в харьковском специальном училище. А ещё рассказывал про один случай, когда наши военные приставали к нашим же освобождённым девушкам, обвиняли их в том, что прислуживали немцам, пытались изнасиловать, и отец встал на защиту, и его свои чуть не расстреляли. Но один офицер, кстати, русский, по всему было видно, что интеллигентный и образованный человек, фактически спас отца.
Когда он был в Чехословакии, то некоторое время имел связи с преподавателями Украинской хозяйственной академии в Подебрадах – это известная украинская высшая техническая школа, но некоторые материалы, когда уже переходил на советскую территорию, он был вынужден закопать, потому что знал, что это угроза для него.
У отца не было иллюзий относительно советских ценностей. Он возмущался, когда ещё в школе учителя заставляли на портретах писателей, которых вчера изучали, рисовать рога, искажать лица, делать какие-то отвратительные подписи под ними. Он никогда не праздновал советские праздники, но нам никогда не запрещалось быть пионерами, комсомольцами, потому что мы должны были жить в обществе, не быть изгнанниками.
После возвращения в село отец женился и дважды поступал на исторический факультет – в донецкий институт, тогда сталинский (Донецк назывался Сталино), и бердянский, но бросил учёбу в обоих вузах. Почему? Потому что история, которая преподавалась, его абсолютно не устраивала. Она вызывала у него возмущение и отвращение. Позже, когда я заканчивала школу и хотела стать журналистом, даже готовилась к этому, немного печаталась, отец мне сказал: «Правду тебе писать не дадут, а лгать ты не сможешь». Так же было, когда я собралась на исторический факультет. Тогда решили, что я должна идти на филологию и прививать детям любовь к родному языку. Хотя я не хотела быть учителем. Но судьба распорядилась так, что я стала филологом и даже немного писала. У меня есть печатные материалы. Когда работала в Институте последипломного образования, то это даже было частью моей работы.