Дина и Полина Богомазовы

Дина и Полина Богомазовы: «Когда пришел тридцать седьмой год, против них возбудили дело по подозрению в троцкизме…»

ДИНА: Я всю жизнь прожила в Казани. Я уезжала первый раз в Биробиджан, когда я была замужем за офицером, за военным. Муж служил в ракетной части, я работал в газете “Биробиджанская звезда”. Потом мы тоже из армии уволились, причем это были 90-е годы, как раз 97 год, когда мы уволились из армии. То есть я написала письмо Ельцину, сказала, что в вашей армии нарушается закон Конституции Российской Федерации, потому что нам не платили зарплату, там было все разворовано, на самом деле. Армия в 90-х годах разворовывалась. Я не знаю, кто создал миф о том, что в России такая мощная российская армия?

Написала я письмо к Ельцину, ну и мне пришел ответ, что оно будет рассмотрено в аппарате президента Российской Федерации. Как только это пришло, мужа начали таскать по судам по военным, сказали, что будете сидеть с ним вместе за предательство, за измену родине. Но всё это закончилось. Потом грозили с нас взять неустойку 5 миллионов или там сколько-то, но в итоге просто уволили. Слава тебе, Господи. И я потом вернулась в Казань, родилась Полина, я закончила университет, журфак, и потом я не работала, конечно, по специальности. Были времена эти, 90-е, когда нужно было зарабатывать деньги. У меня мама болела тогда онкологией, надо было собирать достаточно большие суммы на лекарства. Я устроилась в фармацевтическую компанию и там проработала тоже какое-то время. И потом уже понеслась моя карьера не в ту сторону. Я стала работать в фитнес-клубе менеджером отдела продаж. А потом я уехала в Канаду.

Приехав сюда уже, мы сыграли этот спектакль — «Астероид»… Эта такая животрепещущая для меня тема, мне действительно хотелось об этом говорить, рассказать об этом, в конце концов. Первый раз я, наверное, заговорила об этом в спектакле «Астероид». И для меня это было очень большое событие, и до сих пор это для меня очень важно. Спасибо большое Лиле (Лилия Скляр, автор сценария и режиссёр спектакля) за то, что она меня туда пригласила. Я произносила монолог Надежды Мандельштам. “Письмо к Осипу Мандельштаму” читала.

Это очень, на самом деле, больная тема, и ее старались избегать. И дедушка, по рассказам моего папы, не рассказывал совершенно об этой стороне своей жизни. Отец говорил, что у него есть, правда, какие-то дедушкины дневники, где упоминается его работа в Ялте, в частности. Какое-то время он проработал на Ялтинской киностудии. Но, к сожалению, это все такое обрывочное… Я все время спрашиваю: “Папа, дай мне эти дневники. Я хочу их просмотреть, прочитать”. А он говорит: “Лучше не надо”. Так я и не знаю, что там в этих дневниках. Но он мотивирует тем, что там очень много нецензурных выражений.

Его звали Шакир Юнусович Даутов.

Он родился в 1898 году в башкирской деревне Мулино, потом закончил гимназию. Поскольку он был очень способный ребенок в своей деревне, его отправили в гимназию в город Бирск. В общем-то до самых последних своих лет он немножко даже знал латынь и древнегреческий. А после того, как он закончил гимназию, началась гражданская война. Очень на него повлияло сцена, когда в село зашла армия Колчака, а Колчак тогда объявил всеобщую мобилизацию мужского населения. Собрался деревенский сход, и староста почему-то сказал, что не хочет отдавать мужчин своей деревни в армию. И тогда его прилюдно закололи штыком, просто при всех. Ну вот, видимо, на дедушку это очень сильно повлияло. И поэтому, когда пришла Красная армия, он присоединился к частям Красной армии, и дошел до Москвы. А в Москве он поступил на курсы политработников. И был распределен в Крым в 1925 году. Он возглавил областной комитет Крыма. Он занимался малыми народами Крыма. Был женат, в то время, на крымской татарочке, тоже. И потом… у него первый брак распался, и он женился на Александре Николаевне Калик.

Она была женой корреспондента газеты “Правда”, и получилось так, что, познакомившись с моим дедушкой, они поженились. И в тридцать третьем году дедушку отправляют уже из Крыма в Казань, где предполагается, что он станет секретарем обкома в Казани. Но до этого его ставят на должность заместителя горисполкома города Казани, а председателем горисполкома города Казани был Павел Васильевич Аксёнов.

Так они познакомились, в общем-то так и начали работать. Они занимались городским хозяйством. И когда пришел тридцать седьмой год, против них возбудили дело по подозрению в троцкизме.

Я так поняла, что они строили какой-то загородный дом, или дачу какую-то обкомовскую, для сотрудников, для партийных работников. В общем-то на фоне этого их и забрали. И Павла Васильевича, и моего дедушку. Потом было следствие с пытками. Дело шло к расстрелу на самом деле. И как раз-таки в это время от моего дедушки отказывается жена. И у них была дочка. И эту девочку, в пятилетнем возрасте, отдали в приют для детей врагов народа, где она умерла.

Ну и потом получилось так, что во время следствия выяснилось, что сам следователь… самого следователя, который вел это дело, тоже обвинили в троцкизме, и дело стали пересматривать. То есть расстрел заменили на сроки уже конкретные: Павлу Васильевичу дали 10 лет, а дедушке дали 5 лет. У Павла Васильевича было отягощенное прошлое белогвардейской историей. А дедушка, поскольку он был крестьянский сын, видимо, поэтому может быть ему и смягчили наказание и отправили в отделение Бурлага.

Вот там он отсидел свои пять лет…

Из его воспоминаний… В общем-то он никогда, очень редко об этом рассказывал, о своих буднях именно в лагере. Но что для меня запомнилось больше всего и что меня до сих пор шокирует, то, что, когда хотели сократить количество арестантов, они пользовались разными методами, совершенно, негуманными. То есть, дедушка рассказывал, что им в барак приносили бочку, полную засоленной рыбы, красной рыбы, она была соленая, а люди после лесоповала, возвращались, конечно же, голодные все и уставшие. Они набрасывались на эту рыбу, а воды им не давали. То есть они просто… у них отказывали почки, у очень многих людей, они заболевали и умирали.

Вот, так же рассказывал дедушка, что утром волосы примерзали к подушке, когда с утра надо было вставать и идти на лесоповал.
И вернулся он уже по предписанию в Казань опять, без права выезда, с ограничениями в правах и вообще практически инвалид, по состоянию здоровья. У него всегда немножко висела одна рука, она была простреленная. Это уже он как-то умалчивал о том, почему это, откуда у него эта травма. И уже в Казани они встретились с моей бабушкой. У бабушки тоже пропал без вести муж на войне. Она в тот момент уже имела сына от него, то есть мой дедушка женился уже женщине с ребенком. И потом уже родили моего отца и моего дядю, который сейчас живет во Владивостоке, который мне рассказывает про моего дедушку.

Бабушка была младше, она 1916 года рождения, она в Казани родилась. У нее был дедушка – мулла, татарский религиозный деятель, которого тоже эти репрессии по-своему коснулись, потому что в то время религиозные деятели были не в чести. Их расстреливали, но он вовремя переквалифицировался в садовника при городской больнице и занимался тем, что выращивал плодовые и ягодные кустарники для больных в этой больнице. В общем-то так и жил, очень тихой такой, скромной жизнью. Бабушка унаследовала от него хороший интеллект: она писала арабской вязью, она работала в газетах во многих, как общественный деятель. Но она дедушку ненамного пережила, она умерла в восемьдесят первом году, то есть я ее уже застала. То есть с бабушкой я была непосредственно знакома.
Но я ещё была такая маленькая, что она с нами не делилась этим всем. Делилась, конечно, с родителями моей мамы, скорее всего. Сам дедушка никогда не хотела об этом рассказывать. Однажды только кто-то из родственников, на каком-то семейном ужине или обеде, в общем-то в каком-то запале произнес, что раз тебя осудили, значит ты того заслуживаешь. И вот тогда, отец мой вспоминает, что дедушка заплакал. И только сказал, что «не дай Бог никому оказаться там, где был я».

Их вызвали в Москву после смерти Сталина и уже там закрыли дело за отсутствием состава преступления. Но это, к сожалению, уже было после смерти Сталина — это был как раз пятьдесят шестой год.

Но уже после того, как их реабилитировали с Павлом Васильевичем, они стали пенсионеры союзного значения. То есть у них были какие-то пайки и там как-то… к ним очень хорошо стали относиться резко, подарили телевизор Павлу Васильевичу, он этот телевизор показывал, в 67-ом что ли году.

С Павлом Васильевичем Аксеновым они дружили до конца дней. Дедушка часто приходил в гости к Павлу Васильевичу. У Павла Васильевича был дом на берегу озера Кабан, такой деревянный частный дом. И там он уже жил не с Евгенией Гинзбург, а со своей новой женой, с который он, по-моему, до конца жизни прожил.

Всегда он к своему прошлому относился с юмором, с изрядной долей юмора. То есть они с дедушкой, когда вместе встречались, они не ужасались своему прошлому, они как-то с иронией даже об этом вспоминали, об этом говорили.

Я считаю, что мой дедушка очень мужественный человек и обязательно нужно об этом рассказывать. Нужно об этом помнить. Человек жив до тех пор, пока он помнит свое прошлое. И он является личностью именно до тех пор, пока он помнит, откуда он взялся. Это очень важно, чтобы Полина об этом знала, чтобы знали об этом мои племянники, которые живут в Детройте.

ПОЛИНА: Да, мама рассказывала о своей стороне семьи, но у меня еще есть история со стороны семьи моего отца, где тоже очень по странному стечению обстоятельств у нас тоже был мой прапрапрадедушка или прапрадедушка, который был священником и его тоже репрессировали. И двое его детей, то есть у него были дочка и сын. По-моему, сын погиб, а дочка осталось в приюте. И дочка так всю жизнь и скрывала свой род. В итоге они сменили фамилию, по-моему, они раньше были Хрусталевы, и стали Ключниковыми. Неважно на какую, я уже, к сожалению, не могу сказать точно. И очень интересная история с этой девочкой, которая как раз сирота осталась. Всю жизнь прожила в абсолютном страхе перед “черными воронками”. Всю жизнь, до такой степени, что когда под конец жизни ее настигла деменция, каждый день она плакала моей бабушке и ее маме, то есть своей дочери, что не дай бог приедет “черный воронок” и не дай бог он меня заберет и прочее, прочее, прочее. И так умерла в полном страхе.

Я, как представитель своего поколения, не могу судить, как люди жили в советское время. Но я вижу очень много параллелей между Россией современной и Россией тех времен.

ДИНА: В принципе, все повторяется. История повторяется и человечество не учится на своих прошлых ошибках, к сожалению. Я не могу объяснить это – почему русскому человеку так нравится, когда его угнетают, когда… может быть это инфантилизм даже какой-то. То есть, когда тебе сказали: как тебе жить, что тебе смотреть, как себя вести. Это проще, чем думать, анализировать и как-то принимать свои какие-то решения. Это же сейчас тоже наказуемо. И то, что сейчас в России происходит, это просто повторение того, что было в 30-х годах. Хочется, чтобы сейчас, именно вот сейчас не допустить того, что было тогда, хочется, чтобы люди узнавали о том, что было тогда, чтобы они знали правду, чтобы они не верили этой пропаганде, которая мозги им сейчас крутит по поводу великого Сталина, а сейчас великий Путин. Хочется, чтобы люди узнавали свою историю и не повторяли этих ошибок.

Лай собак почти не слышен,
Полуночный спит барак.
А на ветхой старой крыше
Ангел разгоняет мрак.
Смотрит синими очами
На луну и звезды ввысь,
Слышит вдруг мольбу печали:
«Ангел, с неба к нам спустись.
Жили мы в стране советов,
Без религий и богов,
И сегодня нас к ответу
Призывают, как врагов.
Наша жизнь – орел и решка,
Да расстрельная статья.
Наши души скормят в спешке
В поле стае воронья»…
Ангел плакал над бараком,
Оседала тихо ночь.
Людям, стонущим во мраке
Он попробовал помочь.
Протянул дорожку в небо –
Кто был нехристь, кто был свят.
Вслед за ангелом за белым
Поднимались райский сад.

Оно у меня как-то родилось просто самой собой, после спектакля или даже до спектакля, я сейчас уже не помню. Какое-то вот пришло озарение и все. И написалось…