Арест

Арест был одним из самых психологически тяжелых моментов в том пути, который должен был пройти практически каждый, попавший в лапы советских карательных органов в годы сталинского террора.

Здесь все было задумано и исполнено для того, чтобы морально обезоружить человека, подавить его волю к способности мыслить, сделать все, чтобы единственным чувством арестованного был парализующий страх.

Представьте себе состояние человека, когда тебя на глазах у жены и детей выдергивают из теплой постели (а раздетый человек в этот момент испытывает еще и понятное чувство стыда), а потом устраивают обыск в твоей квартире. Нарочито грубо сбрасывают на пол твои любимые книги, одежду, фотографии, белье…
И в твоей – голове вихрь мыслей и главная: «Я не виноват, не виноват! Они ошиблись! Они разберутся!» И тут же совсем безнадежное: «Это конец всему, чекисты не ошибаются!»

Кого же брали в те сталинские годы, кто пополнял ГУЛАГ?

С 1918 года шли регулярные массовые аресты и высылки: бывшие офицеры, члены запрещенных политических партий и организаций, священники всех религий, дворяне, помещики, крупные торговцы и так далее. В начале 20-х – политические оппозиционеры, в середине и конце – инженеры, спецы-вредители. В начале 30-х сплошным потоком пошли «кулаки». В 1934 году после убийства Кирова НКВД были предоставлены большие права в отношении арестов, пыток и ликвидации «врагов народа». Жертвами стали крупные политически деятели – Зиновьев и Каменев, сторонники Троцкого, Бухарин. Огромная волна арестов и казней захватывала все слои общества. Это могло касаться вчерашнего народного комиссара внутренних дел Генриха Ягоды, его жены, родителей, сестер, племянников и племянниц до безвестного пастуха из колхоза, никогда ни в какой партии не состоявшего. Репрессии не щадили никого. В этом, наверное, был план Сталина: никто и никакие заслуги или полное их отсутствие не являлись защитой от карающего меча. Большой террор, как потом назовут 1937–1938 годы, превратил ГУЛАГ из мест заключения в настоящие лагеря смерти, где людей намеренно расстреливали или убивали непосильным трудом в гораздо большем количестве, чем раньше.

Менялись и способы ареста. Конечно, внезапный арест глубокой ночью оставался классическим приемом. Но органы внутренних дел разнообразили свои приемы. Одних брали дома, других на улице, кого-то на работе, кого-то в поезде.
В 1947 году, 17 июля, министр госбезопасности Абакумов пишет докладную записку Сталину, где сообщает, что органы стремятся обеспечить внезапность ареста в целях: а) предупреждения побега или самоубийства; б) недопущения попытки поставить в известность сообщников; в) предотвращения уничтожения уликовых данных.
В некоторых обстоятельствах арест производился при каких-либо специально придуманных обстоятельствах. Часто эти обстоятельства напоминали театрализованные сцены, и трудно было понять замысел режиссера.

Например, 1 февраля 1937 году в городе Харькове, Александр Шнейдер, тогда студент 4-го курса медицинского института, после занятий шел домой. На дороге стоял автомобиль, шофер пытался завести его и крутил ручку зажигания, попросил помочь, Александр отложил портфель, взялся за ручку и тут же был арестован сотрудниками, выскочившими из машины. Он был обвинен в подготовке взрыва вагона командарма Якира, который должен был прибыть на Харьковский вокзал. Через несколько месяцев Иона Якир был арестован и расстрелян как враг народа, а Александр Шнейдер провел 17 лет в Колымских лагерях.
Польского писателя Александра Вата во Львове пригласили в ресторан на встречу с коллегами по перу. Он спросил: «А по какому поводу встреча?» – «Увидите», ответили ему. В ресторане была инсценирована драка и его арестовали на месте.
Софье Москвиной-Бокий, бывшей жене чекиста Глеба Бокия при аресте отсоветовали брать с собой пальто. «Зачем? На улице тепло. Максимум через час вернетесь обратно». Вернулась она через 20 лет.

Евгении Гинзбург, матери писателя Василия Аксенова, после обыска сказали, что ее задержат минут на 40, самое большое час, и она даже не попрощалась с детьми.

А вот писательницу Галину Серебрякову, жену расстрелянного партийного деятеля Сокольникова, каждый вечер приглашали на Лубянку, где заставляли ждать до 2-х или 3-х часов утра, допрашивали, и часов в 5 отпускали домой. Около дома, где она жила, демонстративно стояли агенты в штатском, а когда она шла куда-то, за ней ехала черная машина. После нескольких месяцев такой жизни ее действительно арестовали.

Другие истории были попроще. Нина Гаген-Торн рассказывает о женщине, которую арестовали, когда она снимала с веревки белье во дворе дома. Она выскочила на пару минут в одном халате, оставив ребенка одного дома. Никакие просьбы ей не помогли. По воспоминаниям Зои Феликсовны Зенчук, ее отец Феликс Иоч в день ареста работал на колхозном поле, «так за ним прямо в поле поехали и забрали, и даже домой не пустили переодеться. Сестра Франя пошла на следующий день в Кривошеино узнать, что с нашим батькой и только увидела баржу, битком набитую арестованными…»

Александр Исаевич Солженицын рассказывал об одной женщине, которую ухаживающий за ней чекист пригласил в театр. А после спектакля отвел в здание НКВД, где она была арестована. А вот дочь Ивана Осиповича Киселя Мария об обстоятельствах ареста вспоминала следующее: «Приехал уполномоченный из райцентра, милиционер. Маме сказали: «Сядь и ни с места!» А чего рыли? Чего искали? Не было у нас ничего. Отец и читать-то не умел, неграмотный был. Мама ничего понять не могла, растерялась, не могла толком собрать отца в дорогу. Ей один милиционер из местных все подсказывал: «Хозяйка, положи хозяину хлеб, положи хозяину сало… Хозяйка, положи хозяину кружку…» Когда отца забирали, у нас в хате все белье было постирано и сушилось на дворе. Отец ушел в чем-то очень старом, и мама до смерти простить себе этого не могла: «В чем я его отправила! Знать бы, мокрое завернула бы, а там бы высушил, надел». Кабы знать! Меньшой брат, помню, бежит за отцом, плачет. Отец повернулся, говорит: «Я скоро приду»…

Если способы ареста варьировали и иногда могли показаться чуть ли не эксцентрическими, последующие процедуры были стандартными и абсолютно обезличенными. Человека регистрировали, фотографировали, брали отпечатки пальцев, проводили унизительнейший личный обыск и происходило это задолго до того, как ему объясняли, за что он арестован и что его ожидает.

И перед каждым стояла совершенно необходимая задача: преодолеть шок, страх, прийти в себя, приспособиться к новым для него порядкам и выдержать следствие. От этого зависело, как сложится его жизнь в лагерях.