ТЮРЬМА

В системе ГУЛАГа тюрьма была тем местом, где человек находился с момента своего ареста. Там же ему сообщали приговор, после чего он покидал тюрьму по этапу, до места отбывания наказания. А бывало и так, что в тюрьме заключенного расстреливали. И тюрьма становилась последним домом в его жизни. Но в любом случае функция тюрьмы заключалась в том, что обвиняемого необходимо было сломать, подавить его волю к сопротивлению, сделать его способным дать любые, самые чудовищные показания, нужные следователю. И это часто достигалось с использованием методов физического воздействия, а проще говоря пыток.

Если сравнивать тюрьму с лагерем, то главным отличием было полное отсутствие какой бы то ни было свободы передвижения: все ограничено четырьмя стенами и часто одними и теми же соседями по камере. Вся остальная жизнь в тюрьме была жестко регламентирована и напоминала бесконечный «день сурка»: скудная еда, подъем в 6 утра, и отбой 11 вечера. Запрет спать днем, запрет садиться на кровать, запрет облокачиваться на стул, или на стену. Ночью спать мешал никогда не выключавшийся яркий свет, запрещалось держать руки под одеялом и закрывать лицо.

В каждой камере обязательно был стукач. Категорически запрещалось общаться с арестантами из других камер. В некоторых тюрьмах, в камерах ВООБЩЕ запрещалось разговаривать, кричать, петь, писать на стенах, стоять у окон. Нарушение каралось лишением прогулок и даже карцером. Тюрьмы были разные: следственные, пересылочные, особые. И во всех тюрьмах люди невыносимо страдали от перенаселенности камер. Эта теснота, помноженная на изматывающие ночные допросы, порождала взаимное озлобление, потерю человеческого достоинства, когда понимание слова СВОБОДА сводится лишь к возможности сходить в туалет в любое время.

НИКОЛАЙ АЛЕКСЕЕВИЧ ЗАБОЛОЦКИЙ: Весь этот процесс разложения человека проходил на глазах всей камеры. Человек не мог уединиться ни на миг и даже нужду свою справлял в открытой уборной, находившейся тут же. Тот, кто хотел плакать, плакал при всех, и чувство стыда удесятеряло его муки. Тот, кто хотел покончить с собой, ночью под одеялом, сжав зубы, осколком стекла пытался вскрыть вены на руке, но чей-то бессонный взор быстро обнаруживал самоубийцу.

БЕЛЫХ ПЕТР ИВАНОВИЧ: В тюрьме меня втолкнули в до отказа переполненную камеру. С первого дня мое место было в углу у параши на полу. Днем сидели съежившись, дремали, никаких передвижений не было. Ночью, не смыкая глаз, прислушивались к каждому шороху. При прикосновении ключей к замку все словно по команде вздрагивали. Дверь открывалась, и надзиратель громким голосом называл фамилию и добавлял: «С вещами на выход». После фамилии выдерживалась пауза, в течение которой у каждого замирало сердце от страха. Вызванные с вещами в камеру не возвращались и на этап не попадали. Исчезали бесследно. Мы прислушивались к стонам и перестукам. Никто не знал ни статьи, ни срока. Знали одно, что нас считают врагами народа.

КОНСТАНТИН ВАСИЛЬЕВИЧ РЕЕВ: Обыденный распорядок нарушали ночные обыски, или «шмоны», когда всех арестантов сгоняли на круг, и мы в страшной тесноте стояли там по два-три часа. А в камерах надзоры, разбрасывая скудные пожитки заключенных и распарывая матрасы, что-то искали. Иногда собирали всех с вещами и для разнообразия устраивали переселения в другие камеры и обыск делали на ходу. Иногда, сбивая партию на очередной этап, загоняли людей в камеры на кругу. Там, в маленькой одиночке, в страшной тесноте, прижавшись плотно друг к другу, человек тридцать-сорок ждали два или три дня. А потом многих, по ошибке или по другому поводу попавших сюда, выгоняли, и человек десять-пятнадцать отправляли на этап.

АЛЕКСАНДРА ИВАНОВНА ПЕТРОВА: Я в тюрьме в комнате свиданий работала. Там садятся по разные стороны стола, а я между ними. Сначала заводят ее, потом его. «Здравствуйте, здравствуй» и все. Дотрагиваться нельзя, даже руки пожать. А то обнимутся, а она ему чего-нибудь сунет. Ни в коем случае! Но все равно пытались и обняться, и руку взять. Сразу кричишь: «Прекратить, а то свидание окончу». И все, успокоятся. Плакали, а чего ж делать? Особенно, когда прощаются, всегда плачут. Раза четыре мне предлагали деньги, чтоб чай передала или записку, или свиданье продлила. Но я НИКОГДА не соглашалась. Ни в коем случае! Сразу уволят.

НИНА ГАГЕН-ТОРН: Следователь перевел меня из камеры в карцер. Низкая каменная коробка без окна. Скоро человек, выдышав весь кислород, начинает задыхаться. В железной двери у пола есть маленькие дырочки, но сесть на пол, чтобы глотать воздух, не позволяют. Открывается глазок двери, голос говорит: “Встаньте!” Пленник задыхается. Дежурный заглядывает в глазок примерно через полчаса, когда у человека уже мутится сознание, тогда надзиратель открывает дверь и говорит: “В туалет!” Пока человек идет до уборной и находится там — он дышит. Такие упражнения могли повторяться несколько раз, видимо, следуя заранее разработанным сценариям.

И все же в большинстве случаев, несмотря на жестокую и бесчеловечную систему, заключенные как могли старались оставаться людьми, проявлять солидарность с другими, и использовать свое пребывание в камере, как своего рода курс выживания перед этапом и дальнейшим сроком в Гулаге. Они перенимали у сокамерников простые приемы гигиены. Учились шить, например, сделав иголку из рыбной кости, а нитки — из старых носков. Осваивали способы общения с помощью арестантских азбук перестукивания, как могли, боролись с тюремной скукой и сводящим с ума однообразием, заставляя себя наизусть воспроизводить стихи или мысленно совершать прогулки по любимым местам. И в этом им не могли помешать ни жесткие тюремные правила, ни пресловутые 4 стены, ограничивавшие их жизнь в камере. Их ведь ждал ГУЛАГ, а это тоже была тюрьма, только совпадающая с границами всей страны.

Кадры из фильма