Люба и Аэлита ФИТИНГОФ

Люба и Аэлита ФИТИНГОФ: «Они шли в ботинках, сделанных в Германии. На подошвах — немецкие буквы…»

ЛЮБА: Меня зовут Люба Фитингоф. Это моя сестра Алла, Аэлита Фитингоф. Мы родились в Риге, в семье, которая прошла Холокост и ГУЛАГ. Это была большая семья. У нашего папы было 4 брата и 3 сестры. Интересно, что самый старший брат, Зами, родился в семнадцатом году. Очень убежденный сионист. Когда Бен Гурион приехал в Ригу в 1933 году, Зами было 16 лет. И его выбрали от сионистской молодежи, чтобы он приветствовал Гуриона.

АЭЛИТА: Позже, когда Бен Гурион выступал в Литве, Зами со своими друзьями поехал слушать его выступление и упал с грузовика.

ЛЮБА: На обратном пути. Когда ехали, было такое дерево, которое упало, и он единственный, кто погиб. Это было в тридцать пятом году, когда ему было 18 лет.

АЭЛИТА: Кто был второй сын?

ЛЮБА: Второй был Мейер. Мейер, который, я бы сказала, был самый красивый.

АЭЛИТА: Вот эта фотография. Он здесь молодой.

ЛЮБА: Он был таким же идеалистом, как и наша тётя Роза. Когда ему было 18 лет, это было в тридцать седьмом году, он и еще трое ребят тайком от всех сели в поезд…

АЭЛИТА: И спрятались, по-моему, в багажном отделении.

ЛЮБА: Нет-нет, они купили билеты и поехали куда-то в Россию. Потому что они думали, что коммунизм — это чудное время. И как же без них? Им восемнадцать лет. Зачем им нужно было быть сионистами? Кто-то собирался в Палестину, а они хотели ехать в Россию. Значит, они приезжают, сходят с поезда, в какой-то маленькой деревушке. Какие-то там коровы худые, люди голодные. Какой же это коммунизм? Вообще непонятно. И у них — я помню, Мейка рассказывал тоже, что они шли в ботинках, сделанных в Германии. На подошвах — немецкие буквы. Колхозники, мимо которых они проходили, увидели какие-то странные отпечатки. И доложили о них, как о немецких шпионах. И их арестовали. Как шпионов немецких. По-русски они очень плохо говорили.

АЭЛИТА: Они приехали из Латвии, из свободной страны. Тогда она еще не была частью Советского Союза. В Латвии не говорили по-русски. В Латвии говорили по-немецки, по-латышски. И что немцы могут причинить какой-то вред, либо войти в эту страну — они даже не могли подумать об этом. Как это? Они жили с немцами, говорили на немецком языке… цивилизованная нация. Это было за пределами вероятности.

ЛЮБА: Непостижимо, да. Но что получилось? Этих четырех мальчиков разделили и отправили в ГУЛАГ. Всех. Они не знали, кто где находится. Мейка оказался в Коми АССР, тоже на Севере.

АЭЛИТА: Там, где была Роза.

ЛЮБА: Да, да. Интересно, что в этом лагере работал врач, который был немцем. И он как-то он услышал, узнал, что Мейка говорил лучше по-немецки, чем по-русски. И захотел сделать его своим помощником.

АЭЛИТА: Я даже не знала этой истории.

ЛЮБА: Да, да. Чтобы он был его помощником. И научил его всяким медицинским процедурам. Он был как медбрат у врача. Потом, интересный факт, что папа не знал, и никто не знал, где Мейка находится. Потом, думаю, это было уже где-то в сороковых годах, он узнал его адрес. И когда папа был в Горьковской области, он написал ему туда. Ему принесли письмо. И почтальон, который принёс письмо ”Фитингофу”, говорит: “А вы знаете, тут есть женский лагерь, и там тоже есть Фитингоф”. Это оказалась Роза. Его тетя родная. И Мейка написал ей письмо. Да, это оказалась она. Тоже вот интересно, как судьба складывается… А еще папа рассказывал, что Мейка — у него было довольно слабое здоровье. Он не был таким спортивным, как папа, или как их младший брат Миша. Он был такой…

АЭЛИТА: Он был романтик. Он прекрасно пел, он пел итальянские оперы, у него был такой красивый тенор. Он очень хорошо рисовал. И знал много песен. Я это помню. Потому что, когда мне было двенадцать, тринадцать, лет, меня сажали в плацкартный вагон из Риги, и я ехала до Симферополя. К тому времени они уже переехали жить в Крым. И я там два месяца жила с ними, с его детьми. Он очень приятный, очень тонкий человек, очень тактичный. Джентльмен.

ЛЮБА: Добрая душа. Потом, что еще папа рассказывал, — когда он написал ему и стал с ним переписываться, то сказали, что… Это было зимой, было холодно…

АЭЛИТА: Он был очень болен.

ЛЮБА: Он был очень болен, и папа отправил ему посылку с фруктами.

АЭЛИТА: А в это время люди вокруг него уже не рассчитывали, что он выживет. И когда пришла эта посылка, то все обрадовались, потому что человек, который лежал, был одной ногой уже в другом мире. И кто-то сказал громко, что вот Фитингофу пришла посылка, но ему уже не надо, он, кажется, уже умер. И Мейка, услышав это, из последних сил встал и сказал: “Мне нужна… я жду. Мне нужна посылка, это от моего брата”. И они отдали ему эту посылку. Она его и спасла.

ЛЮБА: Он сказал, что он откусил эту грушу и у него как-то и температура упала.

АЭЛИТА: Папа сказал, что он и махорку ему послал, чтобы можно было обменять. И что-то еще, там целая посылка была. Это его и спасло. Когда он вернулся из лагеря, здоровье и у него тоже было подорвано. И он, конечно, тоже не мог жить в Риге, до реабилитации. Где он жил? В Илуксте?

ЛЮБА: Да, он жил в Илуксте. Потому что когда работал с этим врачом в лагере, то у него появился такой большой интерес к медицинской профессии, и он учился на рентгенолога. Я думаю, что тогда ему разрешили, пока он учился, пожить в Риге. А потом он должен был уехать в Илуксте.

Но что из этого всего самое главное — так это то, что они остались в живых. Мейка прошел этот жуткий ГУЛАГ. И когда он вернулся в свои 28 лет, через 10 лет, — это был больной человек. Сломанный морально и физически. И только тепло этой семьи помогло. То, что это была мамина семья, папина семья, и вcе вместе… это были такие “blended families”.

Помню, что в квартире, а мы жили все в одной квартире, у нас была одна комната на четверых. Инна была с мамой и с папой в одной комнате. Мейка, когда надо было ложиться спать, — снимал дверь, клал пальто. И спал на этой двери. Еще я помню, у нас там был такой черный старинный шкаф. А я же везде лазила, должна была все видеть, открывать. И там лежали: три рубашечки, сложенные, чистенькие, три пары трусов и заштопанные носки, — две пары. Он сам их штопал. И медицинские книги. Это фитингофская порода — все очень аккуратно, аккуратно, аккуратно…

АЭЛИТА: Я еще хочу сказать. Когда мы жили на Горького, 23, когда еще Мейка там был, и Аркадий, и Роза… Я помню вот это постоянное состояние страха: вдруг кто-то постучит, вдруг кто-то придет. Когда об этом говорю, даже столько лет спустя, — у меня до сих пор замирает сердце. Помню, даже перед нашим отъездом — все эти вот пертурбации — даже в 60-70-х годах стояли чемоданчики у дверей. На всякий случай, если вдруг за тобой придут. Это страшное ощущение…

ЛЮБА: Неопределенности.

АЭЛИТА: Что будет потом, и кто заступится за тебя? Этот страх, когда мы ждали визу, чтобы выехать, эмигрировать, эти восемь месяцев… Мы отрезаны от всего. Театр, в котором я выступала, закрылся. Там я сыграла 12 ролей. Любочку и меня публично исключали из комсомола, делая нас “врагами народа”. Говорили: “Вы не езжайте в Америку, из вас сделают шпионов”.

ЛЮБА: А я им сказала так: “Я буду Анджела Дэвис, а вы будете бороться за мои права”. Что я хотела бы также вспомнить и отметить? Вот было, значит, четыре брата. Зяма погиб. Остались Миша, Мейер и Бен — наш папа. И когда началась война, папа, которому было 18 лет, и Миша, которому было 15 лет, шли в булочную. В это время зашли фашистские танки. И они не могли вернуться домой. И пошли пешком — два мальчика, 18 и 15 лет — пошли пешком в Псков.

АЭЛИТА: Но они встретили своего дядю Рафаэля, по дороге. Из Бельгии.

ЛЮБА: По дороге. Они пошли пешком, а это было 350 километров.

АЭЛИТА: Они шли до Пскова. Их два раза ловили, и два раза хотели расстрелять. Потому что по-русски они не говорили. Думали, что они — немецкие шпионы. Шатены, в роговых очках. И только благодаря физической силе моего папы и Миши они спаслись. Два брата, Миша и Бен, — они занимались спортом, играли в футбол. Папа поднимал штангу. И вот, когда их должны были расстрелять, их вели через весь лес. Папа шел за конвойным. И папа знал, что они должны каким-то образом освободиться от этого человека с винтовкой. Он шел и услышал звук поезда. А в руке у папы уже был камень, поднятый с земли. И вот он думает: надо каким-то образом спастись — может, этим камнем разбить конвойному голову? И уже близко около поезда папа его толкнул. Это дало им возможность перебежать через железную дорогу. И они просто от него оторвались. Когда они вошли в Псков — Псков горел. Целый город был в огне. Когда они прибежали на вокзал, то последний товарный вагон, который шел на восток, уже двигался. Папа, собрав все свои силы, поднял в этот вагон дядю Рафаэля. Младший брат Миша взобрался сам. И папа, уже из последних сил, запрыгнул в этот поезд. Два месяца они ехали в неизвестность. Два месяца они ехали на восток. Без еды, без воды. Спали на полу на вокзалах, или на каких-то скамейках. И когда они уже прибыли, я не помню точно, куда…

ЛЮБА: В Казахстан.

АЭЛИТА: В Казахстан, да. Когда они уже туда прибыли, то, по-моему, через год, Миша пошел добровольцем.

ЛЮБА: Через полгода, потому что было нечего кушать. Мише было 15, но он сказал, что ему 18.

АЭЛИТА: Не было ни одежды, ничего. И что интересно, во многих семьях об этом не говорят. В нашей семье мы всегда интересовались. Еще до того, как я появилась на свет, Любочка знала очень много историй. Я появилась, когда уже более менее нормальная была жизнь. У меня было нормальное детство, у меня были куклы. Но все равно мы всегда об этом говорили.

ЛЮБА: Потому что мы хотели об этом знать.

АЭЛИТА: В свою очередь, мы об этом говорим с нашими детьми, и с нашими внуками. И когда у меня есть возможность, когда я выступаю перед аудиторией, я со сцены всегда людям говорю, что это жизненная необходимость — делиться историей о наших корнях, о наших семьях, с детьми и внуками. Иначе все это просто канет в бездну. А знаете, история ведь имеет тенденцию повторяться. Нужно, чтобы это не повторилось Никогда.

ЛЮБА: Самое главное, чтобы такая страшная история не повторилась. Надеюсь, что не повторится, нет.

АЭЛИТА: Надо быть оптимистами.

ЛЮБА: Будем.

P.S. В пятидесятых годах Мейер познакомился с молодым врачом — Ниной Марковной Добромысловой. Они поженились и осели в Огре, где Нина работала. Вскоре ее послали на курсы усовершенствования врачей. Лекции там читал профессор М.Вовси. Нина была очарована его умом и эрудицией, вернулась его глубокой почитательницей, пропагандисткой его методов. Но вскоре грянуло «дело врачей-отравителей».

Как известно, одним из главных фигурантов этого бредового дела был профессор М.Вовси, идеи которого Нина так горячо поддерживала. Над семьей снова нависла угроза. Тогда главный врач Нины, латыш по национальности, предложил ей «залечь на дно» где-то в провинции. И помог перебраться в Илуксте. Там Нина получила работу в противотуберкулезном диспансере, и вскоре стала его главным врачом. А несколькими годами позже семья перебралась в Крым. В Крыму Нина и Мейер много лет проработали в противотуберкулезном санатории.

2017 год, Тель-Авив. Сидят (слева направо): дети Мейера — Таня и Женя (Евгений) Фитингоф, Виктория — внучка Мейера (дочь Жени). Она держит на руках своего племянника Адама — сына Тани, внука Жени. (В семье дети носят имена умерших предков.) Стоят: Джек Нейхаузен, Таня Фитингоф — внучка Мейера, дочь Жени; Нина Фитингоф — внучка Мейера, дочь Тани, Аэлита Фитингоф, Ярон

1960-е. Мейер, Люба, Роза, Алла и Бен Фитингоф